В ходе своего визита в Москву кардинал Анджело Скола принял участие в Пастырской встрече духовенства и монашествующих в Москве. Мы предлагаем нашим читателям краткий доклад, который сделал кардинал, и его ответы на вопросы участников встречи.

Добрый день всем!

Прежде всего хочу сказать, что очень рад возможности этой встречи с вами, за что очень благодарен архиепископу, пригласившему меня. И особенно я благодарен за то, что эта наша встреча находится в контексте той Евхаристии, которую мы праздновали вчера в соборе, и то, что сама эта встреча расположена между евхаристическим поклонением, Литургией часов и Святой Мессой. Это напоминает нам о том, что встреча христиан всегда имеет литургический, церковный характер. Эта наша встреча – не просто собрание, как в каком-то обществе или партии. Но это именно церковное собрание, которое, как говорил блаж. Иоанн Павел II, продолжает евхаристическую форму нашей жизни.

Я хочу начать с небольшого предисловия к теме, которую хотел бы вам предложить. Я прекрасно понимаю, что говорить о верных мирянах – и необходимо использовать именно эту полную форму – “верный мирянин”, как нас учит документ Christifideles laici (О призвании и миссии мирян в церкви и в мире), – здесь в России, нужно во многом иначе, в отличие от того, как мы говорим в Европе. Тут есть контекст, которого я не знаю. Поэтому я предпочел выступить с очень коротким введением, который напоминает об основах богословия мирян, и этот выбор призван помочь диалогу между нами. Я попытаюсь дать полезные ответы на ваши вопросы, и в свою очередь смогу чему-то научиться от вас. И этот диалог, на мой взгляд, более важен, чем это мое краткое введение.

Учение II Ватиканского Собора рассматривает идентичность верного мирянина в терминах призвания-миссии (Christifideles laici 2, 8-9). Действительно, мирянин получает свою идентичность в Крещении, направленном к Евхаристии, которое созидает его как члена Тела Христова и укореняет его сущностно и экзистенциально в принадлежности к Церкви (в этом же таинстве укоренена причина существования харизм и служений), посылая его в мир как свидетеля: «Приобщение ко Христу через веру и таинства христианского посвящения является коренным условием, порождающим новое состояние христианина в тайне Церкви. Эта тайна образует наиболее глубокий “облик” христианина, который находится в основе всех призваний и динамизма христианской жизни верующих-мирян: В Иисусе Христе, умершем и воскресшем, крещеный становится “новым творением” (Гал 6, 15; 2 Кор 5, 17), творением очищенным от греха и животворимым благодатью. Таким образом, только принимая таинственное богатство, которое Бог дарует христианину в святом Крещении, возможно нарисовать “облик” верующего-мирянина» (ChL 9).

Таким образом, можно выразить идентичность верного мирянина как свидетеля в мире. Это определение при правильном понимании хорошо выражает содержание секулярной природы, характеризующей мирянина. «Собор описывает секулярное состояние верующих-мирян, указывая на него, прежде всего, как на место, в котором к ним обращен призыв Бога: “Тут они призваны Богом”. Речь идет о “месте”, отличающимся определенным динамизмом: верующие-миряне “живут в миру, т.е. занимаются всеми различными мирскими профессиями и делами в обычных семейных и общественных жизненных условиях, из которых как бы соткано их существование”… Таким образом, “мир” становится местом и средством воплощения верующими-мирянами своего христианского призвания, поскольку миру самому по себе уготовано прославить Бога Отца во Христе» (ChL 15).

Подлинный свидетель всегда оставляет место для собеседника и для всех его вопросов, каковы бы они не были “Нет границ, нет пределов” (Папа Франциск, Месса на XXVIII Всемирном дне молодежи, 28 июля 2013). Свидетель, безусловно не является просто передатчиком теорий и готовых учений, но живет теми же вопросами, что и его собеседник, поскольку погружен в ту же среду, которой является мир. На самом деле не существует вопросов наших современников, которые не были бы нашими вопросами, и “окраины существования” – если использовать выражение Папы Франциска – это границы нашего собственного человеческого опыта.

Бенедикт XVI прекрасно выражает глубину и динамику свидетельства, когда говорит, что оно является средством, «которым любовь Божия достигает человека в истории, призывая его свободно принять эту радикальную новизну. В свидетельстве Бог, так сказать, подвергает Себя риску свободы человека…» (Sacramentum Caritatis, 85).

Уточнение Папы – Бог достигает человека в истории – является решающим. Действительно, категория свидетельства, с одной стороны, соотносится с постоянным установлением христианина как того, кто следует за Христом, с другой стороны определяет секулярное измерение всей Церкви, а, значит, и специфическую секулярную природу верного мирянина, как реальности, которую нельзя определить абстрактно и заранее.  Иоанн Павел II в том же 15 номере Christefidelis Laici говорил: «Как говорил Павел VI, Церковь имеет “подлинное секулярное измерение, присущее ее внутренней природе и миссии, корни которого уходят в тайну Воплощенного Слова и которое осуществляется в различных формах через своих членов”. По существу Церковь живет в мире, даже если она и не от мира (ср. Ин 17, 16), и послана продолжать искупительную миссию Иисуса Христа, которая “имея сама по себе главной целью спасение людей, объемлет также восстановление всего земного порядка”. Конечно, все члены Церкви причастны к этому секулярному измерению, но в различных формах. В особенности участие верующих-мирян имеет свой собственный способ осуществления и действия, который, следуя Собору, является “свойственным и специфичным” для них: подобный способ обозначен выражением “секулярная природа”».

Секулярная природа — это не плод фантазии, это нечто, что определяется в конкретной истории и обретается в каждом времени. Изнутри отдельных обстоятельств призвания каждого христианина и социально-культурных условий характеризующих действие «здесь и сейчас», к которому он призван своей секулярной природой, необходимо повторить то, что Гвардини говорил о труде по преображению природы, исходя из благодати: он «является чем-то, что отягощает как задание. Постоянно выходящее на свет… задание характеризуется тем, что оно всегда поставлено и всегда ставится под вопрос.» (R. Guardini, Pensieri sul rapporto tra cristianesimo e cultura, in Id., Natura, cultura, cristianesimo, Morcelliana, Brescia 1983, 137)

В этом контексте говорить о секулярной природе означает говорить о миссии Церкви, а значит, и верных мирян, как о миссии внутренне определяемой историей. Вопрос об идентичнотси мирянина становится по сути вопросом практики. Речь идет о том, чтобы найти, как сегодня определяется секулярная природа Церкви и мирян. Что означает необходимость определить сущностные черты церковной миссии мирян в начале третьего тысячелетия христианства. Решающим становится вопрос призвания-миссии мирян в России.

Этим кратким введением, которое напоминает некоторые моменты послесоборного Учительства, я хотел прежде всего определить, кто такой мирянин именно в его качестве верующего, то есть исходя из его принадлежности к Церкви. Это было очень ценное изменение, которое возникло на Синоде, посвященном мирянам, и которое впоследствии нашло выражение в обращении Папы Christifideles laici. И этот новый взгляд был очень важен прежде всего на Западе, потому что богословие мирян, начиная со знаменитой книги Конгара “Очерк теологии мирян”, очень сильно подчеркивало именно секулярную природу мирянина — часто в ущерб именно этой его церковной принадлежности. Это первый полюс. А второй – это то, что сама секулярная природа мирянина не есть нечто вымышленное, абстрактное. Конечно, есть какие-то общие аспекты для всех верных мирян, которые живут во всех частях мира. Потому что, конечно, все люди живут своими чувствами, своей работой и отдыхом, страдают физически и морально, сталкиваются с вопросами справедливости, воспитывают детей и так далее. Но все эти аспекты очень сильно определяются конретной исторически-социальной ситуацией, в которой живет верный мирянин. Поэтому мы говорим, что определить лицо, идентичность верного мирянина, значит с одной стороны утверждать его принадлежность Церкви, но с другой стороны опрелить именно исторический аспект его секулярной природы, потому что именно через его действия сама Церковь воплощается в истории. Без личной вовлеченности, без усилия в сферах семьи, труда, общества со стороны верных мирян, опыт Церкви может сильно обеднеть. И главный риск тут в том, что люди, наши братья, могут не увидеть красоту и истину христианского свидетельства.

Миряне призваны свидетельствовать в мире о красоте своей веры. Именно такое полное свидетельство, всегда укорененное в исторических обстоятельствах, признающее ценность харизм и служений, в силу секулярной природы является наибольшим даром, который мы можем дать людям, нашим братьям, для созидания доброкачественной личной и общественной жизни и хорошего правления. Поэтом Шарль Пеги в своем неповторимом стиле утверждает, что христиане “являются наиболее цивилизованными из людей, (…) наследники древних цивилизаций (имея в виду греко-римский мир), универсально (то есть во всем мире) и вечно цивилизованные” (Ch. Péguy, Lui è qui. Pagine scelte, Rizzoli, Milano 1997, 80).

Теперь предоставляю слово вам.

Вопрос: Мой вопрос связан с тем контекстом, в котором мы живем. Вы сказали, что наша идентичность происходит из нашего крещения, которое направлено к Евхаристии. И поскольку наше крещение – то же, что и крещение православных, и они также призваны к свидетельству в том контексте, где мы живем, то какие на ваш взгляд пастырские направления или конкретные дела наиболее важны для того, чтобы развивать наше общее свидетельство?

Я думаю, что это очень ценный вопрос. Потому что он помогает нам ясно осознать ту экуменическую перспективу, согласно которой мы можем двигаться вперед. Экуменизм, в том числе наши отношения с братьями из православных Церквей, несомненно проделали большой путь, начиная с  1970-х годов, в том, что касается взаимного узнавания, совместной молитвы, богословского обмена, и в других областях. Это очевидный факт, который необходимо признать. Но сегодня очевидно также и то, что этот вызов – или, если хотите, испытание, или преграда, которую необходимо преодолеть, поскольку христиане находятся в многообразном, но постсекулярном обществе, – требует от нас, в том числе в наших экуменических отношениях, сделать еще один шаг вперед.

Говорилось о необходимости духовного экуменизма, и это важно. Но я бы говорил о необходимости народного экуменизма, на базовом уровне. Потому что прежде всего необходимо усиленно подчеркивать тот факт, что все люди, несмотря на огромные различия, принадлежат к единой человеческой семье, которую направляет Бог. И если мы говорим обо мне, или о казахе-мусульманине, православном, протестанте, жителе Милана, Буэноса-Айреса или Москвы – в чем мы можем увидеть это единство? В том, что каждый день все эти люди сталкиваются со своими чувствами, с необходимостью работы и отдыха. И в этом смысле хорошее богословие мирян должно действовать как бритва: отрезать все лишнее, и прекратить говорить о “дальних”.  Потому что у нас существует целая мистика этого слова – “дальние”. Но не существует человека, который был бы далек от своих чувств, от работы, от отдыха. И это и есть то общее пространство, которое нас объединяет. И именно здесь возникает собственно вопрос: почему вочеловечился Сын Божий, приняв на Себя весь человеческий опыт, кроме греха? Для того, чтобы сопровождать людей, мужчин и женщин, в их повседневной жизни – в чувствах, работе, отдыхе, – открывая их иному миру, и свидетельствуя о том, что жизнь не ограничивается ими. И это предложение действительно для всех и везде, независимо от культуры и религии.

Что сделал Иисус? Он создал вокруг Себя братство, дружбу. Он создал, по блестящему выражению немецкого экзегета Сёдинга, “общину следования”, то есть общину людей, которые живут теми же чувствами, трудом, отдыхом, что и все, но в стиле, заданном братством и дружбой с Иисусом. И быть христианином – значит жить, как все люди, в но в этом стиле, заданном Иисусом. С этой точки зрения католики и православные должны идти вместе, и наше общество все больше ожидает этого. И в этом смысле, не отвергая важности принадлежности и учения, я бы перевернул вопрос, который вы задали: сначала пастырство – затем богословие. В конце концов великий теолог св. Фома сказал: «Prius vita quam doctrina: vita enim ducit ad scientiam veritatis», то есть жизнь предшествует учению, и жизнь ведет к познанию истины.

Я думаю, что для диалога с православными братьями мы можем и должны вместе с ними обсуждать, как созидаются наши христианские общины, в какой мере они живут этой реальной, повседневной жизнью, — или же мы окапываемся внутри наших обрядов. Но если так, то Евхаристия перетстает быть формой жизни, она теряет связь с повседневной, реальной жизнью. То, что мы можем делать, это искать и выражать общий взгляд на ситуацию семьи, брака, отношений с творением. Это то, что получается делать вместе с православными на Западе, и если это можно делать здесь, то это действие имеет первостепенное значение. И очень важно понимать: именно от того, насколько это будет возможно делать здесь, в России, будет зависеть будущее всей Церкви.

Вопрос: Ваше Высокопреосвященство, вы процитировали замечательные слова Шарля Пеги, и с этим связан мой вопрос. Христианство действительно является квинтэссенцией цивилизационного развития последних двух тысяч лет. Но с другой стороны сегодня мы живем в обществе – и это справедливо как для Западной Европы, так и для России, – основной характеристикой которого является индифферентизм. Если сравнить общую численность населения с количеством людей, которые посещают церковь, мы увидим этому подтверждение. С другой стороны, мы видели замечательный пример того, как, например, в Париже или Мадриде миллионы людей вышли на улицы, чтобы протестовать против той опасности для семьи, которую представляют собой некоторые новые законы, принимаемые в ряде стран Европы. Здесь, в России, мы также видим постоянные нападки против Русской Православной Церкви именно по вопросам морали. В связи с этим вопрос: что новое мы, как Церковь, можем сделать в этой ситуации индифферентизма?

Это вопрос очень важный, и ответ потребовал бы очень много времени. Чтобы хорошо, полно и глубоко ответить на этот вопрос, потребовалось бы описать сжато всю линию развития Нового времени от конца XV века до падения Cтены, Железного занавеса, чтобы понять, откуда появилась эта культура индифферентизма, которая действительно охватила сегодня западный мир. Не могу сейчас предложить полный ответ на этот вопрос, хотя я сам написал кое-что на эту тему, и это даже переведено на русский язык.

Но мы можем начать со знаменитого вопроса Элиота. Поэт спрашивает: это мир оставил Церковь, или же Церковь покинула мир? В этом состоит вызов. Трудно говорить о процентах, но важно согласиться в том, что оба вопроса справедливы. Чтобы подойти к нашему настоящему, нужно признать как факт, что по крайней мере на Западе – простите, что я всегда ссылаюсь на свою конкретную ситуацию – церковная жизнь стала чрезмерно усложненной, в ней стало слишком много разных инициатив и структур, которые вместо того, чтобы помогать нашим отношениям с людьми, нашими братьями, очень часто препятствуют им. И в этом смысле я воспринимаю как знак Провидения тот стиль, с которым начал свой понтификат Папа Франциск. Идти напрямую к конкретному человеку, свидетельствуя о том, каким образом Евангелие помогает хорошо переживать все те аспекты жизни, о которых мы говорили. С этой точки зрения, мне кажется, у вас есть преимущество, потому что та трагическая история, которую вы пережили, принудила вас к крайнему упрощению. И поэтому вы не должны теперь подражать западным поместным Церквам, создавая структуры, аппараты, инициативы, но сохранить для Церкви ее собственный характер. Церковь – это продолжение семьи, и лицо Церкви – это лицо семьи, а не огранизации. Церковь – это новые родственные отношения с Иисусом Христом в Евхаристии. Когда Иисус на кресте видит свою Мать и Иоанна, Он говорит им: это – твоя Мать, это – твой сын, и говорится, что он принял ее в дом свой. Это семейные узы, более сильные, нежели кровные. С этой точки зрения Церкви на Западе, имея в виду Европу и Соединенные Штаты, должны упроститься. Я, чтобы пояснить эту идею, всегда привожу в пример слова Микеланджело о скульптуре. Он сказал: когда я стою перед глыбой мрамора, я уже вижу внутри нее форму, и все, что мне остается, это отсечь лишнее. И на Западе мы нуждаемся именно в этом: найти эту простую форму Церкви и отсечь все лишнее. И вы нуждаетесь в том, чтобы не усложнять, чтобы не умножать вещи, которые не являются существенными. Это не значит, что нам не нужны средства и инструменты, но бедность состоит именно в том, чтобы средства соответствовали целям.

Невозможно говорить: если у нас нет больших зданий, то как мы будем собирать христиан? Нет, как раз наоборот, сначала с помощью Божией нужно создать общину, и потом уже, если будет необходимо, создавать для нее здание. В огромной миланской епархии, например, в 70-е годы мы создавали специальные католические бассейны. То есть, мы фантазировали о том, что если мы вокруг Церкви создадим такой вот особый отдельный мир, то все люди в него придут. Это просто пример такого усложнения, которого вы должны избежать.

Но ваш вопрос имеет и другие важные аспекты. Отвечу только на один, имея в виду реакцию во Франции и Испании на определенные законы. Меня поразила особенно Франция. Потому что эта бурная реакция возникла главным образом не со стороны Церкви, но со стороны простых людей, часто неверующих. Потому что они осознали, что под угрозой оказалась какая-то действительно важная вещь, и что нельзя объяснить все это, просто сказав, что в обществе многообразия мы должны дать равную свободу всем. Люди поняли, что под угрозой разрушения оказалось то, что является фундаментом, основанием жизни личности и общества.

Подробно рассмотреть вопрос о связи между этими законодательными предложениями и индифферентизмом потребовало бы слишком много времени. Но можно назвать одну позитивную вещь. Если христианство говорит, что подлинная природа любви проистекает из Троицы, и эта любовь являет Себя в распятии Христа и присутствует в Евхаристии и воплощается конкретным образом в Марии и святых, тогда тот, кто пережил эту встречу со Христом в христианской общине, и переживает свою жизнь, чувства, работу, отдых, именно в стиле, заданном этой встречей, тот неизбежно передает этот стиль жизни, сообщает его другим. Вы в вашей жизни следуете определенным харизмам, потому что основатель или основательница определенной конгрегации, общины или движения убедили вас в красоте следования за Христом. И через вашу жизнь другим передается эта красота встречи со Христом. Это и есть миссия. Это первая обязанность верного миряина. Жить вместе со всеми людьми, но в постоянном соотнесении себя со Христом. Как мы сказали, не существует вопроса современного человека, который не был бы нашим вопросом. Но чтобы жить таким образом, я должен оставаться погруженным внутрь христианской общины, также как для того, чтобы быть доминиканцем или иезуитом, нужно быть погруженным в жизнь своей общины. Принять этот вызов – значит помогать нашим верным мирянам оставаться с мире, жить одной жизнью с их братьями-людьми, работать и отдыхать, в том стиле, который мы приняли в дар от Христа. В этом состоит наша миссия. Миссия – это не стратегия. Мы – не партия и не компания. Мы не должны кого-то победить, кого-то завоевать или кому-то что-то продать. И свидетельство, понимаемое таким образом, это не только хороший пример, но и объяснение мотивов моих действий, объяснение моего стиля жизни, и это безусловно включает в себя и мою реакцию на законы, которые мне кажутся несправедливыми. И в соответствии с теми способами и процедурами, которые у нас есть, мы можем и должны выступать против несправедливых законов. Мне очень жаль, потому что я понимаю, что мой ответ очень неполный, но полный ответ потребовал бы отдельной встречи. То, что наиболее ценно, это обмен опытом между вами, это братство общения между священниками, монашестующими и мирянами, которое становится взаимным обогащением для всех.

Вопрос: Спасибо за советы, которые вы нам дали на будущее. Я сам был 45 лет мирянином, до того, как стал священником. Я — немец, работаю как капеллан немецкой общины и общины фоколяров. В вашем докладе вы говорили о свидетельстве мирян. Я, размышляя о самом себе, думаю, что моя задача – быть свидетелем оптимизма, свидетелем любви Бога, и передать этот опыт нашим людям, чтобы и они получили его. Я много работаю вместе с православными, и иногда это бывает нелегко, но я пытаюсь показать, каков наш опыт христианской жизни, какие у нас есть проблемы. Как вы считаете – какова ценность свидетельства?

Я думаю, что ситуация, в которой живет Католическая Церковь в России, – насколько я могу ее понять, – помогает нам осознать, что экуменизм все более становится внутренним вопросом самого акта веры. И потому дар свидетельства об общении как выражения любви Троицы, общение в смешанных общинах, становится важным не только для Церкви в России, но и для всей вселенский Церкви. Я понимаю, что здесь есть много проблем – прозелитизм или не прозелитизм, – но думаю, что другого пути просто нет. И если говорить о прозелилизме, то можете рассказать вашим братьям православным, о том, что происходит на Западе, где Католическая Церковь помогает им, передавая им храмы, чтобы они могли окормлять своих верующих, которые в огромном количестве переезжают на Запад в поисках работы, так что только в городе Милане их насчитывается уже около 200 тысяч. Заботиться о своих верующих – это не прозелитизм, и это не противоречит экуменизму, Но очевидно, что вы здесь не можете ограничиться только этим уровнем, точно также как и наши братья православные на Западе им не ограничиваются. И именно ситуация индиффирентизма требует от нас принять этот вызов. Да будут все едино, дабы мир уверовал, – сказал Иисус.

По материалам: cathmos